Но в этот момент Клаудия тоже увидела его и тотчас остановилась. Она просто стояла, и в выражении ее лица невозможно было ошибиться. Она обрадовалась. Обрадовалась! Ее чистая, вполне невинная радость заставила его сердце отчаянно заколотиться.

– Габриел!

Она сделала шаг в его сторону, затем вдруг замешкалась, будто засомневалась, не обманывают ли ее глаза. Но в следующее мгновение выражение ее лица переменилось, улыбка погасла, а густые ресницы затрепетали и опустились, будто она, опомнившись, решила не выказывать своих чувств. Словом, лицо ее вдруг превратилось в маску вежливого равнодушия, за которым ничего, кроме навыков хорошего воспитания, не стояло.

– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – спросила она.

Нет, шутить, дорогая, слишком поздно. Больше тебе не удастся меня одурачить.

Он чуть было не принял ее за особу, вроде Дженни, – сильную, эгоистичную, себялюбивую женщину. Но теперь понимал, как ошибался. Ведь он примчался сюда, к ее дому, еще и потому, что в целом мире нет никого, кого бы ему так хотелось видеть. Мак буквально в один скачок преодолел пространство между ними, схватил ее за руки и встретился с взглядом ее невероятных глаз, умудрившись рассмотреть маленькие черные искорки, затемнившие серебро ее радужных оболочек.

– Я здесь потому…

Потому, что не могу жить без тебя, потому что должен сказать тебе, как сильно тебя люблю.

– … потому, что мне надо задать вам один вопрос.

– Вопрос? – Клаудия приподняла одно плечо, явно испытывая некоторую неловкость. А она-то было подумала, что он вернулся к ее дому, потому… Ну, значит, не потому. – У вас, мистер Макинтайр, всегда масса вопросов, – как-то отрешенно проговорила она.

И он увидел в ее глазах отчаяние, которого ей не удалось скрыть. Двадцать четыре часа назад он бы не придал этому никакого значения. Но теперь он знал, что это означает.

– На самом деле два вопроса.

– Два вопроса. – как заведенная повторила Клаудия. Она совсем не заботилась в эту минуту, как выглядит, ей вдруг все стало безразлично. Не придала она значения и тому, что нечто в его облике говорило о какой-то новой тревоге, о которой она еще не догадывалась. – За кого вы меня принимаете? За ходячую энциклопедию? Почему бы вам, мистер, не провалиться к чертовой бабушке? Два вопроса! Почему не три? Вы же знаете, Бог троицу любит.

О, да, он знал об этом, и третий вопрос у него тоже был. Очень важный вопрос, но с ним можно малость повременить.

– Скажите, у вас есть какие-нибудь предположения насчет того, кто вчера вечером мог вылить на вас краску?

Да он дурачит ее! Разве не все уже выяснилось? Какая досада! Вновь и вновь она попадает в ловушку. Вот и теперь ей показалось, что он заботится о ней, потому что любит – любит несмотря ни на что, и поэтому не может покинуть ее, хотя она, зажав сердце в кулак, и отпустила его на все четыре стороны, дав понять, что он волен уйти без всяких объяснений.

Так, значит, опять ошибка! Он возвратился, чтобы в очередной раз обжечь ее душу бесплодной надеждой. И чтобы тотчас эту надежду отнять.

– Сами знаете кто, – сказала она сварливо. – Джоанна.

– Так знайте, Клаудия, это не Джоанна. Она подбрасывала письма, она испортила ваш театральный костюм, но она ничего не знает о краске.

Клаудия отняла у него свои руки. Она не совсем понимала, о чем он говорит, да и не имела, собственно говоря, особого желания продолжать эти игры.

– Все кончено, Габриел. Я не хочу больше говорить об этом.

– Клаудия, дорогая, если вы защищаете кого-то, то самое время остановиться.

– Никого я не защищаю. Позвольте пройти. – Она двинулась к своему подъезду, но он не пропустил ее. – Габриел, поверьте, до отъезда в театр у меня еще куча дел.

Она попыталась прорвать заслон, выставленный у нее на пути, но он схватил ее за плечи.

– Клаудия, выслушайте меня.

– Это уж слишком, Мак! – взорвалась она, вырываясь из его рук и возвращая ему его общее для всех имя, будто проводя между ними разделительную черту. – Не спорю, вы были великолепны, и я сейчас дам вам письменные рекомендации, но вы переходите всякие границы. В любом деле надо уметь остановиться.

Она и в самом деле хотела в этот момент лишь одного – поскорее уйти. Неужели он этого не понимает?

Он понял и позволил ей направиться к подъезду Но вдогонку сказал:

– У меня два вопроса. Я еще не задал вам второго.

Что-то заставило Клаудию остановиться. Не оборачиваясь к нему, она ждала второго вопроса. А вдруг…

– Кто такой Дэвид Харт? Абсолютно взбешенная, она обернулась.

– Дэвид мой друг. Хороший, добрый человек, который никогда не осуждает, никогда не критикует и никогда не терзает меня глупыми вопро…

Но договорить Клаудия не успела, так и оставшись стоять с открытым ртом, ибо ее речь на полуслове прервал резкий визг шин небольшого фургона, из тех, что доставляют на дом продукты, который мчался прямо на нее. Она впала в какое-то оцепенение, а вокруг нее происходило некое действо, воспринимаемое ею кадрами замедленных съемок. Фургон вперся на тротуар, она успела увидеть лицо водителя, искаженное болью… или яростью? Бог знает! А по всему пути следования взбесившейся машины раздавались визгливые крики. Габриел тотчас схватил ее, поднял и отбросил к стене дома. Обхватив себя руками, она сгруппировалась и, падая на тротуар, перекатилась, чудом вспомнив то, чему учил ее Тони, объясняя, как правильно надо падать при неудачном приземлении с парашютом, чтобы ничего себе не повредить и не набить лишних шишек. Кстати, во время своего первого в жизни прыжка с парашютом она этим методом воспользоваться забыла. Как странно, что в эти краткие мгновения она умудрилась вспомнить пресловутого Тони с его уроками. А теперь вот лежала на тротуаре, отчаянно и безуспешно пытаясь набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закричать.

Вокруг стояла неестественная тишина.

Потом звуки начали наполнять жуткую пустоту безмолвия, воцарившуюся было вокруг нее. Сначала она услышала, как во что-то со страшным скрежетом врезался фургон. Потом увидела множество ног, устремившихся к ним. Кто-то начальственным криком приказывал – кому? – вызвать «скорую помощь» и пожарную команду. Какой-то глухой стон. Вдруг она поняла, что стонут рядом с ней, и заставила себя открыть глаза.

Ее глаза находились в нескольких дюймах от серой поверхности тротуара, и она не сразу сообразила, почему это так. Потом вспомнила о Габриеле и повернула голову. Он лежал в нескольких футах от нее. Ужасающе неподвижный. А возле его головы зловеще поблескивала лужа крови. И только тогда она закричала.

Уже несколько часов Клаудия сидела рядом с ним, ожидая, когда он окончательно отойдет от анестезии. Два раза он был близок к этому. Один раз даже что-то проговорил, но она видела, что он не вполне еще пришел в сознание.